Черногорский князь Никола I всегда испытывал слабость ко всему русскому
и даже двух своих дочерей в 1882 г. отправил учиться в Петербург в
Смольный институт. Позднее там обучались и остальные его дочери.
Но больше всего знали и вспоминали в России двух сестер черногорских – Стану (Анастасию) и Милицу.
Стана
У Станы не менее блестящее замужество, чем у Милицы: красавец князь Романовский Георгий Максимилианович, герцог Лейхтенбергский, стал ее супругом после своего непродолжительного вдовствования. Первая его супруга принцесса Тереза Ольденбургская умерла довольно рано, от нее он имел сына Александра, в будущем флигель-адъютанта государя Николая II. (Александр Георгиевич, князь Романовский, умер в 1942 г. во Франции во время оккупации.)
В герцогском дворце, что на Английской набережной, часто давались приемы, музыкальные вечера. Устраивались и тихие чаепития в узком кругу с императорской семьей… На одном из таких чаепитий императорской чете и прочим членам высочайшей фамилии и был представлен месье Филипп Низье-Воше: небольшого роста, черноволосый, с черными усами, человек лет пятидесяти, очень невзрачной наружности, с дурным южно-французским выговором.
Что рассказал о себе в первую встречу «кудесник из Лиона» именитым гостям, не совсем известно, но, вероятно, он совсем не скрывал от них, что окончил всего лишь только три курса медицинского факультета Лионского университета, а затем оставил учебу и начал специализироваться на лечении нервных болезней и разных способах гипноза. Вскоре у него появились первые клиенты, а затем о парижской клинике Воше всерьез заговорили в Европе.
В начале ХХ в. модными стали прежде тщательно скрываемые увлечения всем таинственным, недосказанным, непонятным, непредсказуемым. А на сеансах Воше люди излечивались не только от нервных тиков, бессонницы, ночных кошмаров, но и от экземы, заикания, падучей болезни, истерии.
А тем временем умирает Александр III, и великий князь Николай женится на принцессе Алисе Гессенской, при крещении получившей имя Александра. Стать царицей ей предстоит еще только через два года, а пока она чувствует себя совершенно чужой при дворе. Воспользовавшись интересом принцессы к мистике и ее изолированностью при дворе, черногорки становятся лучшими подругами Александры. Несмотря на то что сестры строго соблюдали посты и чтили все церковные уставы, именно они стали главными поставщиками разного рода колдунов и чародеев ко двору.
Александра мечтала родить царю наследника, а рождались одни девочки, и тогда, стоя перед императрицей на коленях, черногорки клятвенно пообещали помочь императрице родить сына. И она доверилась сестрам.
Первый доставленный ко двору доктор – целитель Папюс (Энкосс), но помочь царице он не смог. Затем по совету сестер из Киева привезли слепых монахинь, но и их помощь оказалась безрезультатной. Не оправдал надежд императрицы и Филипп Воше. Но вот однажды царица видит пророческий сон: ей снится человек в простой рубахе. На вопрос «Кто ты?» он ответил: «Алексей, человек божий». И тогда Александра сообщила Николаю, что у них родится сын, что вскоре и подтвердилось – летом 1904 г. в царской семье родился долгожданный мальчик – цесаревич Алексей. После этих событий черногорки стали главными доверенными лицами императрицы.
Но радость от рождения наследника была недолгой – у ребенка оказалась гемофилия. Сестры стали убеждать царскую семью, что вылечат ребенка. И вот тогда-то появился при дворе старец из Сибири, с реки Тобол, Григорий Распутин. После того как он спас несколько раз цесаревича во время приступов гемофилии, Распутин стал пользоваться безграничным доверием и расположением царской семьи до такой степени, что распоряжался даже назначением министров и их увольнением в отставку.
Распутин был той самой «соломинкой», за которую хваталась утопающая в несчастье и слезах душа государыни – самой могущественной женщины в империи, повелительницы миллионов! С ее резного стола в сиреневой гостиной не исчезали, наряду с молитвенником и кратким дневником, труды Менделя, впервые открывшего миру законы наследственности и генетики – там она искала оправдание или же подтверждение своей виновности перед сыном… Но наряду с сухостью научных трудов искал ее разум смысл в тех странных словах, что бормотал старец Григорий перед кроваткою наследника.
Но кровотечение по молитве «сибирского паломника» исчезало бесследно. И боль покидала Алексея надолго.
Государыня и император знали и о прошлом Распутина, ведь отец Иоанн Кронштадтский говорил им об искреннем покаянии божьего странника в своих грехах. Но блестящий императорский двор считал державную чету не совсем сведущей во всех обстоятельствах таинственного бытия и дара «сибирского ясновидца». Особенно настаивала на его пророческом даре княгиня Милица Николаевна.
Зачем черногоркам понадобилось утверждать, что Распутин наделен даром прорицателя, никто никогда не узнает. Возможно, что существовали какие-то политические мотивы, однако после того, как сам Распутин опроверг их утверждения, обе великие княгини отреклись от своего протеже и ополчились против него вместе с отцом Гермогеном. Именно к этому периоду восходит начало бесконечных интриг против сибирского крестьянина, поскольку протоиерей Илиодор, Гермоген и другие «отцы церкви» явно испугались, что Распутин может приобрести большее, чем они, влияние при дворе. Влияние… Опять это пресловутое влияние! Милица и Анастасия Николаевны также панически боялись его потерять, их явно пугало охлаждение к ним симпатий молодой государыни.
Но больше всего знали и вспоминали в России двух сестер черногорских – Стану (Анастасию) и Милицу.
Стана
У Станы не менее блестящее замужество, чем у Милицы: красавец князь Романовский Георгий Максимилианович, герцог Лейхтенбергский, стал ее супругом после своего непродолжительного вдовствования. Первая его супруга принцесса Тереза Ольденбургская умерла довольно рано, от нее он имел сына Александра, в будущем флигель-адъютанта государя Николая II. (Александр Георгиевич, князь Романовский, умер в 1942 г. во Франции во время оккупации.)
В герцогском дворце, что на Английской набережной, часто давались приемы, музыкальные вечера. Устраивались и тихие чаепития в узком кругу с императорской семьей… На одном из таких чаепитий императорской чете и прочим членам высочайшей фамилии и был представлен месье Филипп Низье-Воше: небольшого роста, черноволосый, с черными усами, человек лет пятидесяти, очень невзрачной наружности, с дурным южно-французским выговором.
Что рассказал о себе в первую встречу «кудесник из Лиона» именитым гостям, не совсем известно, но, вероятно, он совсем не скрывал от них, что окончил всего лишь только три курса медицинского факультета Лионского университета, а затем оставил учебу и начал специализироваться на лечении нервных болезней и разных способах гипноза. Вскоре у него появились первые клиенты, а затем о парижской клинике Воше всерьез заговорили в Европе.
В начале ХХ в. модными стали прежде тщательно скрываемые увлечения всем таинственным, недосказанным, непонятным, непредсказуемым. А на сеансах Воше люди излечивались не только от нервных тиков, бессонницы, ночных кошмаров, но и от экземы, заикания, падучей болезни, истерии.
А тем временем умирает Александр III, и великий князь Николай женится на принцессе Алисе Гессенской, при крещении получившей имя Александра. Стать царицей ей предстоит еще только через два года, а пока она чувствует себя совершенно чужой при дворе. Воспользовавшись интересом принцессы к мистике и ее изолированностью при дворе, черногорки становятся лучшими подругами Александры. Несмотря на то что сестры строго соблюдали посты и чтили все церковные уставы, именно они стали главными поставщиками разного рода колдунов и чародеев ко двору.
Александра мечтала родить царю наследника, а рождались одни девочки, и тогда, стоя перед императрицей на коленях, черногорки клятвенно пообещали помочь императрице родить сына. И она доверилась сестрам.
Первый доставленный ко двору доктор – целитель Папюс (Энкосс), но помочь царице он не смог. Затем по совету сестер из Киева привезли слепых монахинь, но и их помощь оказалась безрезультатной. Не оправдал надежд императрицы и Филипп Воше. Но вот однажды царица видит пророческий сон: ей снится человек в простой рубахе. На вопрос «Кто ты?» он ответил: «Алексей, человек божий». И тогда Александра сообщила Николаю, что у них родится сын, что вскоре и подтвердилось – летом 1904 г. в царской семье родился долгожданный мальчик – цесаревич Алексей. После этих событий черногорки стали главными доверенными лицами императрицы.
Но радость от рождения наследника была недолгой – у ребенка оказалась гемофилия. Сестры стали убеждать царскую семью, что вылечат ребенка. И вот тогда-то появился при дворе старец из Сибири, с реки Тобол, Григорий Распутин. После того как он спас несколько раз цесаревича во время приступов гемофилии, Распутин стал пользоваться безграничным доверием и расположением царской семьи до такой степени, что распоряжался даже назначением министров и их увольнением в отставку.
Распутин был той самой «соломинкой», за которую хваталась утопающая в несчастье и слезах душа государыни – самой могущественной женщины в империи, повелительницы миллионов! С ее резного стола в сиреневой гостиной не исчезали, наряду с молитвенником и кратким дневником, труды Менделя, впервые открывшего миру законы наследственности и генетики – там она искала оправдание или же подтверждение своей виновности перед сыном… Но наряду с сухостью научных трудов искал ее разум смысл в тех странных словах, что бормотал старец Григорий перед кроваткою наследника.
Но кровотечение по молитве «сибирского паломника» исчезало бесследно. И боль покидала Алексея надолго.
Государыня и император знали и о прошлом Распутина, ведь отец Иоанн Кронштадтский говорил им об искреннем покаянии божьего странника в своих грехах. Но блестящий императорский двор считал державную чету не совсем сведущей во всех обстоятельствах таинственного бытия и дара «сибирского ясновидца». Особенно настаивала на его пророческом даре княгиня Милица Николаевна.
Зачем черногоркам понадобилось утверждать, что Распутин наделен даром прорицателя, никто никогда не узнает. Возможно, что существовали какие-то политические мотивы, однако после того, как сам Распутин опроверг их утверждения, обе великие княгини отреклись от своего протеже и ополчились против него вместе с отцом Гермогеном. Именно к этому периоду восходит начало бесконечных интриг против сибирского крестьянина, поскольку протоиерей Илиодор, Гермоген и другие «отцы церкви» явно испугались, что Распутин может приобрести большее, чем они, влияние при дворе. Влияние… Опять это пресловутое влияние! Милица и Анастасия Николаевны также панически боялись его потерять, их явно пугало охлаждение к ним симпатий молодой государыни.
У
Станы не менее блестящее замужество, чем у Милицы: красавец князь
Романовский Георгий Максимилианович, герцог Лейхтенбергский, стал ее
супругом
Начало Первой мировой войны многие приписывали
заговору черногорок. Они, как черные пауки (так звал сестер герцог
Лейхтенбергский), опутали своей паутиной всю царскую семью. Супруг
Анастасии возненавидел Распутина за его постоянное вмешательство в
военные дела и пригрозил ему смертью, за что был вскоре сослан на
Кавказ. И Стана, боясь потерять мужа, встала на его сторону. Милица
из-за ревности к молодым женщинам, окружающим Распутина, тоже стала
охладевать к нему. К этому времени императрица совсем остыла к дружбе
сестер-черногорок и старалась их не принимать.
Они никак не могли допустить этого, тем более в свете надвигающегося романа красавицы Станы с Николаем Николаевичем, великим князем, «исполином-грозою», главнокомандующим гвардией и войсками Петербургского военного округа, генерал-инспектором кавалерии и выпускником Академии Генерального штаба. Ведя холостяцкую жизнь, кочуя по гарнизонам и полкам с бесконечными инспекциями, по приезде в столицу великий князь Николай неизменно пускался в бесконечные увеселения, прилежно, словно наверстывая упущенное, посещал театры и ресторации, приемы и концерты. Как-то попал и на званый вечер к герцогине Лейхтенбергской Анастасии – Стане.
Был вечер, на котором она глубоким, грудным голосом исполняла романсы, собственноручно аккомпанируя себе на гитаре. Великан и гуляка князь был сражен молниеносно чарами красавицы герцогини. Чувства свои не особенно скрывал, тем более был наслышан в свете о прохладе, окутывающей брак Анастасии Николаевны, хотя союз этот скрепляли два наследника герцогского титула и фамилии Романовский: сын Сергей и дочь Елена.
Анастасию Николаевну наличие детей от страстного романа тоже не удержало. Несмотря на тихий нрав, она полностью покорилась безбрежности своих чувств, проявив, быть может, к собственному изумлению, недюжинную волю и характер, затаенный темперамент и пылкость сердца. Она осыпала великого князя Николая постоянными знаками внимания: писала рискованные для ее имени и положения любовные письма, посвящала ему все свои свободные вечера, читая вслух Флобера или напевая нежно под гитару. Великий князь вторил ей строками ответных писем. Вот одно из них: «Я так давно тебе не писал, мой ангел. И я так давно привык с тобою говорить по-французски, что мне как-то неудобно писать по-русски. Вспоминаю о тебе каждую минуту!».
Подкреплением искренней горячности слов и истинности признаний влюбленного князя Николая служило то, что в 1902 г. он купил в Крыму, неподалеку от усадьбы брата Петра, участок земли и построил там беломраморную виллу в неогреческом стиле с причудливым восточным названием «Чаир». Рядом с виллой был разбит огромный парк, главным украшением которого стала уникальная коллекция роз, вывезенная из Греции и Италии. Все это волшебное великолепие великий князь Николай преподнес любимой женщине, записав усадьбу на ее имя, хотя она все еще была связана узами Гименея с другим человеком.
Правда, князь Романовский Георгий Максимилианович, герцог Лейхтенбергский, проживающий почти все время в Париже, против развода с великой княгиней Анастасией не возражал… У него в «столице Европы» были свои прочные симпатии и пассии, о которых тоже все знали. Ему отчаянно кружила голову очередная русская красавица – Надежда Акинфьева, бывшая любовница престарелого князя Горчакова, «вершителя судеб» при Александре II, легендарного лицеиста и вице-канцлера, так что герцогу рода Богарнэ было не до недовольств и притязаний супруги. Он был бы рад оказаться свободным.
Вихрь прошений и устных просьб закружил великовозрастных влюбленных (невесте было сорок лет, а жениху – пятьдесят) так сильно, что эхо его разнеслось по всему Петербургу. Незаконный роман очередных Романовых имел столь сильный резонанс, что уже 22 марта 1907 г. Николай II писал матери, императрице Марии Феодоровне: «Недавно у меня был митрополит Антоний по некоторым делам. Между прочим, я его спросил, что он думает по вопросу о возможной женитьбе Николаши на Стане? Он мне сказал, что переговорит с другими членами Синода и затем сообщит мне их общее мнение. Через неделю он приехал с ответом, что так как такие браки постоянно разрешаются Синодом в разных епархиях, то они ничего не имеют против этой свадьбы, лишь бы она состоялась в скромной обстановке и вдали от Петербурга. Признаюсь, такой ответ меня очень обрадовал, и я сообщил его Николаше вместе с моим согласием. Этим разрешается трудное и неопределенное положение Николаши, а особенно Станы. Он стал неузнаваем с тех пор, и служба сделалась для него легкой».
Собственноручно рассылая извещения-письма родным о грядущей свадебной церемонии, Николай Николаевич, однако, предпочел несколько погрешить против истины и не стал афишировать требования Синода к церемониалу очередного «романовского священнодействия». В письме к кузену, великому князю Николаю Михайловичу, он лишь лукаво писал: «Я сегодня уезжаю в Крым, где, ввиду нездоровья Милицы, которая не может приехать в Петербург, 29 апреля состоится моя свадьба в Ливадийской дворцовой церкви. Будь так мил, если найдешь возможным, сообщи об этом дяде. Не откажи мне тоже передать это Анастасии и братьям. Сердечно твой Николаша»…
Попав в четко очерченный круг души и сердца любимой женщины, великий князь Николай на многое стал смотреть ее глазами. С охотою сопровождал супругу в поездках по монастырям, встречался со святыми старцами из Оптиной пустыни, выслушивал их благословения и напутствия. Был Николай Николаевич немного пленен и Григорием Распутиным, прислушивался к его смутным предсказаниям.
В декабре 1916 г. Распутин был убит, но накануне убийства предупредил, что если он погибнет, то и царской семье и ее окружению не жить. Все вокруг радовались счастливому избавлению, а сестры молились за Григория и за себя – они чувствовали, что это начало конца и что его пророчество сбудется.
Они никак не могли допустить этого, тем более в свете надвигающегося романа красавицы Станы с Николаем Николаевичем, великим князем, «исполином-грозою», главнокомандующим гвардией и войсками Петербургского военного округа, генерал-инспектором кавалерии и выпускником Академии Генерального штаба. Ведя холостяцкую жизнь, кочуя по гарнизонам и полкам с бесконечными инспекциями, по приезде в столицу великий князь Николай неизменно пускался в бесконечные увеселения, прилежно, словно наверстывая упущенное, посещал театры и ресторации, приемы и концерты. Как-то попал и на званый вечер к герцогине Лейхтенбергской Анастасии – Стане.
Был вечер, на котором она глубоким, грудным голосом исполняла романсы, собственноручно аккомпанируя себе на гитаре. Великан и гуляка князь был сражен молниеносно чарами красавицы герцогини. Чувства свои не особенно скрывал, тем более был наслышан в свете о прохладе, окутывающей брак Анастасии Николаевны, хотя союз этот скрепляли два наследника герцогского титула и фамилии Романовский: сын Сергей и дочь Елена.
Анастасию Николаевну наличие детей от страстного романа тоже не удержало. Несмотря на тихий нрав, она полностью покорилась безбрежности своих чувств, проявив, быть может, к собственному изумлению, недюжинную волю и характер, затаенный темперамент и пылкость сердца. Она осыпала великого князя Николая постоянными знаками внимания: писала рискованные для ее имени и положения любовные письма, посвящала ему все свои свободные вечера, читая вслух Флобера или напевая нежно под гитару. Великий князь вторил ей строками ответных писем. Вот одно из них: «Я так давно тебе не писал, мой ангел. И я так давно привык с тобою говорить по-французски, что мне как-то неудобно писать по-русски. Вспоминаю о тебе каждую минуту!».
Подкреплением искренней горячности слов и истинности признаний влюбленного князя Николая служило то, что в 1902 г. он купил в Крыму, неподалеку от усадьбы брата Петра, участок земли и построил там беломраморную виллу в неогреческом стиле с причудливым восточным названием «Чаир». Рядом с виллой был разбит огромный парк, главным украшением которого стала уникальная коллекция роз, вывезенная из Греции и Италии. Все это волшебное великолепие великий князь Николай преподнес любимой женщине, записав усадьбу на ее имя, хотя она все еще была связана узами Гименея с другим человеком.
Правда, князь Романовский Георгий Максимилианович, герцог Лейхтенбергский, проживающий почти все время в Париже, против развода с великой княгиней Анастасией не возражал… У него в «столице Европы» были свои прочные симпатии и пассии, о которых тоже все знали. Ему отчаянно кружила голову очередная русская красавица – Надежда Акинфьева, бывшая любовница престарелого князя Горчакова, «вершителя судеб» при Александре II, легендарного лицеиста и вице-канцлера, так что герцогу рода Богарнэ было не до недовольств и притязаний супруги. Он был бы рад оказаться свободным.
Вихрь прошений и устных просьб закружил великовозрастных влюбленных (невесте было сорок лет, а жениху – пятьдесят) так сильно, что эхо его разнеслось по всему Петербургу. Незаконный роман очередных Романовых имел столь сильный резонанс, что уже 22 марта 1907 г. Николай II писал матери, императрице Марии Феодоровне: «Недавно у меня был митрополит Антоний по некоторым делам. Между прочим, я его спросил, что он думает по вопросу о возможной женитьбе Николаши на Стане? Он мне сказал, что переговорит с другими членами Синода и затем сообщит мне их общее мнение. Через неделю он приехал с ответом, что так как такие браки постоянно разрешаются Синодом в разных епархиях, то они ничего не имеют против этой свадьбы, лишь бы она состоялась в скромной обстановке и вдали от Петербурга. Признаюсь, такой ответ меня очень обрадовал, и я сообщил его Николаше вместе с моим согласием. Этим разрешается трудное и неопределенное положение Николаши, а особенно Станы. Он стал неузнаваем с тех пор, и служба сделалась для него легкой».
Собственноручно рассылая извещения-письма родным о грядущей свадебной церемонии, Николай Николаевич, однако, предпочел несколько погрешить против истины и не стал афишировать требования Синода к церемониалу очередного «романовского священнодействия». В письме к кузену, великому князю Николаю Михайловичу, он лишь лукаво писал: «Я сегодня уезжаю в Крым, где, ввиду нездоровья Милицы, которая не может приехать в Петербург, 29 апреля состоится моя свадьба в Ливадийской дворцовой церкви. Будь так мил, если найдешь возможным, сообщи об этом дяде. Не откажи мне тоже передать это Анастасии и братьям. Сердечно твой Николаша»…
Попав в четко очерченный круг души и сердца любимой женщины, великий князь Николай на многое стал смотреть ее глазами. С охотою сопровождал супругу в поездках по монастырям, встречался со святыми старцами из Оптиной пустыни, выслушивал их благословения и напутствия. Был Николай Николаевич немного пленен и Григорием Распутиным, прислушивался к его смутным предсказаниям.
В декабре 1916 г. Распутин был убит, но накануне убийства предупредил, что если он погибнет, то и царской семье и ее окружению не жить. Все вокруг радовались счастливому избавлению, а сестры молились за Григория и за себя – они чувствовали, что это начало конца и что его пророчество сбудется.
Князь Георгий Максимилианович Рома́новский, 6-й герцог Лейхтенбергский
Потомство князя-исполина хоть и не прошло через ужасы смуты (детей у
Николая Николаевича с его обожаемой Станой попросту не было!), но сами
они едва выбрались в 1919 г. из обескровленной, голодной России через
Крым. Жили в Италии, Франции и даже в Египте! Но это была уже совершенно
другая история. И другая жизнь. Жизнь после империи.
Кстати, в развале ее многие винили в основном Николая Николаевича, главнокомандующего. Революционные события 1905 г. его настолько потрясли, что он уговаривал императора пойти на уступки радикалам. Великий князь Александр Михайлович вспоминал позднее: «Всеобщая забастовка 1905 г. поставила его в тупик, т.к. кодекс излюбленной им военной мудрости не знал никаких средств против коллективного неповиновения. Нельзя же было арестовывать несколько миллионов забастовщиков! По его мнению, единственное, что можно было сделать, это выяснить требования «командиров восстания».
Попытка объяснить Николаю Николаевичу, что не было командиров, с которыми бы можно было как-то вести переговоры и что восстание носило анархический характер, оказалась безрезультатной. Особенно ратовал Николай Николаевич за Манифест 17 октября 1905 г. С.Ю. Витте утверждал, например, что Николай II никогда бы не подписал октябрьский манифест, если бы на этом не настоял великий князь Николай Николаевич. Его можно было бы назвать либералом и гуманистом, но гуманист сей многим запомнился грубостью и невоздержанностью характера, неукротимым бешенством нрава. И даже жестокостью. Впрочем, с течением времени характер его немного смягчился. Было ли это результатом доброго влияния на него его жены, как думали некоторые, или годы взяли свое, но факт тот, что от прежнего стремительного или, как многие говорили, бешеного характера великого князя остались лишь быстрота и смелость в принятии самых решительных мер, раз они признавались им нужными для дела… При множестве высоких порывов ему все же как будто недоставало сердечной широты и героической жертвенности. Вскоре после февральского переворота Николай Николаевич, номинально оставшийся главнокомандующим, получил приказ о своем смещении и замене на посту генералом М.В. Алексеевым, которого Временное правительство, видимо, посчитало более преданным.
Николай Николаевич был просто взбешен такой неблагодарностью, полностью оставил военную деятельность и вместе с женою уехал в свое прославленное крымское имение, где, запершись в башне мавританского стиля и редко показываясь даже в парке, принялся писать мемуары. Великий князь Александр Михайлович писал позднее: «Можно только удивляться простодушию этого человека, который проезжает по России, охваченной восстанием от Кавказа до Могилева, и не замечает ни толп народа, ни демонстраций, ни мятежей и остается непоколебимым в своей вере, что новые командиры оценят его безупречный патриотизм и военный опыт»... Но ни то, ни другое новой власти вовсе не было нужно.
Захлебнувшиеся в крови мятежей от Москвы и до степей Дона, сжатые кольцом немецкой оккупации, красные командиры с циничным безразличием наблюдали за «великим исходом» из обескровленного и ставшего страшным крымского рая остатков блистательного некогда клана Романовых во главе с императрицей Марией Федоровной.
Покидая Россию, в одночасье потерявшие всю свою представительность, пережившие аресты в Крыму, голод и страх расстрела, болезни и гибель почти всех близких, постаревшие черногорские принцессы вместе с немногими фамильными драгоценностями, детьми, внуками и портретами увозили в изгнание и скитания свои редкие книги по оккультным наукам и магнетизму, жития святых и иконы с подписями отца Иоанна Кронштадтского. Вещей, подаренных Распутиным, в этой коллекции было мало. Разве что потемневший от времени, с чуть поблекшими красками образ святого Симеона Верхотурского, привезенный старцем Григорием из Тобольска в 1916 г. весною почти уже перед самою гибелью…
О жизни княгинь Романовых, Анастасии и Милицы, с их семьями в дальних краях известно очень мало. Они старались держаться вместе, их виллы стояли поблизости друг от друга, и долгие вечера на чужбине скрашивались вечерними чаепитиями, скромными приемами, воспоминаниями о далекой теперь России. Они еще надеялись, что вернутся. В этом была великая горечь и великая наивность. Но авторитет князя Николая, самого старшего из Романовых, в кругах эмиграции был непререкаем. Он многими рассматривался в качестве законного претендента на фамильные права погибшей династии, но сам никогда никаких «тронных претензий» не высказывал и решительно отверг всяческие притязания великого князя Кирилла Владимировича на императорский титул, заявив в письме на имя вдовствующей императрицы Марии Федоровны, что вопрос этот должен и может решаться «только русским народом и на родной земле»...
Но сам «исполин Романов» умер на чужой, щедро прогретой солнцем каннской земле. В гробу он лежал в простой, порыжевшей от времени георгиевской кавалеристской шинели, с белым эмалевым крестом на груди, зажав в могучей пожелтевшей руке «с грозной крепостью, как меч», черный кипарисовый крестик с легендарного афонского подворья. Это было все, что он смог взять с собой в иную, небесную жизнь… Как, впрочем, и все Романовы – невольные изгнанники, «сменившие Родину на жизнь»…Через несколько лет после его ухода рядом с ним навсегда упокоилась его супруга Анастасия Николаевна. Словно в память о былой жизни, о ее великолепных ароматах и чудесах, могилу великой княгини на прощание осыпали чудом сохранившейся горстью засушенных лепестков из парка виллы «Чаир».
Тихая насмешница и предсказательница, черногорская принцесса и княжна Стана – Анастасия Николаевна, она, несомненно, ясно предчувствовала свою горькую судьбу изгнанницы. Но вряд ли ее боялась! Анастасия умерла в 1935 г.
Под стать младшей сестре была и горделивая Милица. Во время оккупации Франции она была арестована немецким командованием, но, отвергнув все предложения о сотрудничестве, чудом сумела бежать в Италию, где долгое время укрывалась от преследований властей в резиденции самого Папы Римского. Впрочем, что удивляться, ведь ее родная сестра Елена Негош была женой итальянского короля, пусть и бывшего. А Милица всегда умела хранить семейные связи и знала их великую цену. Она пережила сестру ровно на пятнадцать лет и скончалась в 1951 г.
Но в историю они так и вошли вместе, черногорские княжны-принцессы, любительницы чудес, окутанные мистическим облаком легенд и мифов, не опровергнутых и до сих пор.
Кстати, в развале ее многие винили в основном Николая Николаевича, главнокомандующего. Революционные события 1905 г. его настолько потрясли, что он уговаривал императора пойти на уступки радикалам. Великий князь Александр Михайлович вспоминал позднее: «Всеобщая забастовка 1905 г. поставила его в тупик, т.к. кодекс излюбленной им военной мудрости не знал никаких средств против коллективного неповиновения. Нельзя же было арестовывать несколько миллионов забастовщиков! По его мнению, единственное, что можно было сделать, это выяснить требования «командиров восстания».
Попытка объяснить Николаю Николаевичу, что не было командиров, с которыми бы можно было как-то вести переговоры и что восстание носило анархический характер, оказалась безрезультатной. Особенно ратовал Николай Николаевич за Манифест 17 октября 1905 г. С.Ю. Витте утверждал, например, что Николай II никогда бы не подписал октябрьский манифест, если бы на этом не настоял великий князь Николай Николаевич. Его можно было бы назвать либералом и гуманистом, но гуманист сей многим запомнился грубостью и невоздержанностью характера, неукротимым бешенством нрава. И даже жестокостью. Впрочем, с течением времени характер его немного смягчился. Было ли это результатом доброго влияния на него его жены, как думали некоторые, или годы взяли свое, но факт тот, что от прежнего стремительного или, как многие говорили, бешеного характера великого князя остались лишь быстрота и смелость в принятии самых решительных мер, раз они признавались им нужными для дела… При множестве высоких порывов ему все же как будто недоставало сердечной широты и героической жертвенности. Вскоре после февральского переворота Николай Николаевич, номинально оставшийся главнокомандующим, получил приказ о своем смещении и замене на посту генералом М.В. Алексеевым, которого Временное правительство, видимо, посчитало более преданным.
Николай Николаевич был просто взбешен такой неблагодарностью, полностью оставил военную деятельность и вместе с женою уехал в свое прославленное крымское имение, где, запершись в башне мавританского стиля и редко показываясь даже в парке, принялся писать мемуары. Великий князь Александр Михайлович писал позднее: «Можно только удивляться простодушию этого человека, который проезжает по России, охваченной восстанием от Кавказа до Могилева, и не замечает ни толп народа, ни демонстраций, ни мятежей и остается непоколебимым в своей вере, что новые командиры оценят его безупречный патриотизм и военный опыт»... Но ни то, ни другое новой власти вовсе не было нужно.
Захлебнувшиеся в крови мятежей от Москвы и до степей Дона, сжатые кольцом немецкой оккупации, красные командиры с циничным безразличием наблюдали за «великим исходом» из обескровленного и ставшего страшным крымского рая остатков блистательного некогда клана Романовых во главе с императрицей Марией Федоровной.
Покидая Россию, в одночасье потерявшие всю свою представительность, пережившие аресты в Крыму, голод и страх расстрела, болезни и гибель почти всех близких, постаревшие черногорские принцессы вместе с немногими фамильными драгоценностями, детьми, внуками и портретами увозили в изгнание и скитания свои редкие книги по оккультным наукам и магнетизму, жития святых и иконы с подписями отца Иоанна Кронштадтского. Вещей, подаренных Распутиным, в этой коллекции было мало. Разве что потемневший от времени, с чуть поблекшими красками образ святого Симеона Верхотурского, привезенный старцем Григорием из Тобольска в 1916 г. весною почти уже перед самою гибелью…
О жизни княгинь Романовых, Анастасии и Милицы, с их семьями в дальних краях известно очень мало. Они старались держаться вместе, их виллы стояли поблизости друг от друга, и долгие вечера на чужбине скрашивались вечерними чаепитиями, скромными приемами, воспоминаниями о далекой теперь России. Они еще надеялись, что вернутся. В этом была великая горечь и великая наивность. Но авторитет князя Николая, самого старшего из Романовых, в кругах эмиграции был непререкаем. Он многими рассматривался в качестве законного претендента на фамильные права погибшей династии, но сам никогда никаких «тронных претензий» не высказывал и решительно отверг всяческие притязания великого князя Кирилла Владимировича на императорский титул, заявив в письме на имя вдовствующей императрицы Марии Федоровны, что вопрос этот должен и может решаться «только русским народом и на родной земле»...
Но сам «исполин Романов» умер на чужой, щедро прогретой солнцем каннской земле. В гробу он лежал в простой, порыжевшей от времени георгиевской кавалеристской шинели, с белым эмалевым крестом на груди, зажав в могучей пожелтевшей руке «с грозной крепостью, как меч», черный кипарисовый крестик с легендарного афонского подворья. Это было все, что он смог взять с собой в иную, небесную жизнь… Как, впрочем, и все Романовы – невольные изгнанники, «сменившие Родину на жизнь»…Через несколько лет после его ухода рядом с ним навсегда упокоилась его супруга Анастасия Николаевна. Словно в память о былой жизни, о ее великолепных ароматах и чудесах, могилу великой княгини на прощание осыпали чудом сохранившейся горстью засушенных лепестков из парка виллы «Чаир».
Тихая насмешница и предсказательница, черногорская принцесса и княжна Стана – Анастасия Николаевна, она, несомненно, ясно предчувствовала свою горькую судьбу изгнанницы. Но вряд ли ее боялась! Анастасия умерла в 1935 г.
Под стать младшей сестре была и горделивая Милица. Во время оккупации Франции она была арестована немецким командованием, но, отвергнув все предложения о сотрудничестве, чудом сумела бежать в Италию, где долгое время укрывалась от преследований властей в резиденции самого Папы Римского. Впрочем, что удивляться, ведь ее родная сестра Елена Негош была женой итальянского короля, пусть и бывшего. А Милица всегда умела хранить семейные связи и знала их великую цену. Она пережила сестру ровно на пятнадцать лет и скончалась в 1951 г.
Но в историю они так и вошли вместе, черногорские княжны-принцессы, любительницы чудес, окутанные мистическим облаком легенд и мифов, не опровергнутых и до сих пор.
